Семён Резниченко.
Пелевин как зеркало перехода к неофеодализму.
Первоначальная публикация: https://www.apn.ru/index.php?newsid=44619
Фото: https://depositphotos.com/ru/photos/колодец-в-пустыне.html
Сколько ещё книг недописанных, сколько? Скажи, Пелевин! Речь идёт о серии его «ежегодных романов». Весьма разнообразных, но содержащих немало общего.
Главная философская идея серии романов — абсолют настолько далёк от всего земного, что его бытие практически равно небытию. И, чтобы он творил что-либо, да и вообще явно был, нужен человек со своими нуждами и стремлениями. И человек создаёт с помощью абсолюта мир, полный ложных, хотя и значимых для него явлений. Человек мучает и себя, и божество. Если не сам абсолют, то его представителя — могучее алчное божество, скрывающееся под разными именами, наверное, тоже мечтает о том, чтобы его существование завершилось.
Ведь побеждённым оказывается тот, кто слишком вовлечён в жизнь мира сего, прикладывает к существованию в нём слишком много сил и тем самым постоянно портит жизнь себе и другим на пользу более сильным и мудрым. Жизнь — это искусство лёгких прикосновений к грубой действительности, которые не слишком напрягают человека, но дают ему максимум радостей, в т.ч. вполне земных и материальных. Они точны, экономны, оставляют мало следов, не нужных тому, кто касается. Краткие прикосновения к низшим уровням бытия — одна из основных радостей для достигших высших уровней, поскольку это один из немногих способов получить подлинную радость от высокого положения. И отложить уход в нирвану. Рано или поздно обретут покой все, но быстрей это случится с теми, кто владеет искусством лёгких касаний.
Возможна и противоположная трактовка «искусства лёгких касаний» — это искусство оставлять свой след в ноосфере, культуре и жизни людей. Которое, несмотря на желания оставляющих след, лишь очередной шаг на пути распада этой самой ноосферы. Т.е. всё заканчивается также, как и в первом варианте. Только здесь «лёгкие касания» готовят ноосферу к поеданию чем-то более масштабным ..
Но массовый, так сказать, гностицизм, обходится в наше время без особой философской рефлексии, в том числе и в литературе.
В наше время о зоне отчуждения вокруг места аварии на Чернобыльской АЭС немало написано: как там загадочно, тихо и спокойно, как хорошо плодятся животные. Зона отчуждения активно притягивает к себе творческую фантазию.
Реальная жизнь давит и пугает больше всего, и хочется так или иначе быть там, где её нет. Недаром в текстах о фантастической «Чернобыльской зоне» активно присутствуют мотивы из романа «Пикник на обочине» братьев Стругацких, где главный герой стремится совершить действия, после которых прежняя действительность исчезнет как таковая.
Чернобыльская зона привлекает и радикальных «защитников природы». Это наглядный пример того, «как хорошо природе без людей. Люди радиацией окружающую среду загадили, самим бежать пришлось. А природа быстро всё сама устроила, стало лучше, чем раньше!».
Таким образом, интерес к зоне чернобыльской аварии – сложный феномен, отражающий несколько социокультурных тенденций:
Стремление найти разрыв в повседневности, место, где не действуют законы и тенденции, характерные для человеческого общества. Потому что законы и тенденции создают трудности и говорят о неизбежной гибели.
Восприятие многими людьми представителей своего вида как потенциальных врагов и конкурентов, исчезновение где-либо людей вызывает у них более или менее осознанные положительные эмоции. При том, что неприятие рода людского характерно как для разного рода чрезмерно активных радикалов (не только экологической направленности), так и для людей крайне пассивных, предпочитающих по возможности ничего не делать и как можно меньше контактировать с подобными себе.
Таким образом, идеальное «Беловодье» ощущается не как место, где люди живут таким-то и таким-то укладом, а как место, где любых людей как можно меньше…
Современное общество и культура потеряли привлекательности и легитимности. Причём это касается уклада жизни современного человечества как такового, в глобальном масштабе. При одновременном отсутствии альтернативы этому обществу, приемлемой для большинства.
В принципе, приемлемых альтернатив немало. Но каждая из них – для немногих, тем более — всерьёз и надолго.
В наше время жизнь течёт быстрее, чем в эпоху поздней античности. В наше время любимый Пелевиным 3-й век нашей эры плавно сливается с Темновековьем 5-го столетия…
Ведь постмодерн уже завершился, началась эпоха неофеодализма, к которому приспособятся далеко не все. И не важно, сильны они или слабы, образованны либо безграмотны, богаты или лишены всего. От наступления иного всем приходится заслоняться уже в основном психологически.
Для этого, например, Пелевин изобрёл летитбизм.
Пока тающий лёд всё-таки существует, можно называть его льдом. Чем чаще его так называешь, тем он кажется крепче и надёжнее. Крепче и надёжнее лёд от этого не становится. Но спокойней и проще переживается его таяние.
В Социогнозисе есть рекомендация готовится к будущему постепенно, без паники и фанатизма, ментально находясь в зоне комфорта прошлого или настоящего. Для очень многих людей к будущему, будь то старость, создание семьи либо новая историческая эпоха, лучше всего готовиться именно так. Особенно если чрезмерно не вовлекаться в знание о будущем и одновременно его не отталкивать. А следовать, так сказать, срединным путём. При этом не надеясь, что этот путь сделает вхождение в будущее полностью плавным и безболезненным.
Тогда волнение будет равным покою, движение – неподвижности, а человек – просто существующим в потоке изменений. Ему не обязательно уходить от мира, «идти к людям», менять веру или убеждения и пр. Он может заниматься чем угодно или не заниматься ничем. Просто с помощью летитбизма он сможет достаточно спокойно реагировать на быстрые перемены, иметь от них психологическую защиту, действовать (или бездействовать) обдуманно и спокойно.
Я уже писал, что при переходе к неофеодализму помогут необременительные привычки, доставляющие этому человеку максимальное удовольствие. Вроде любви к птичьему пению, наслаждению рассветами или закатами. Склонность к таким вещам надо в себе развивать. В целом при переходе к неофеодализму может очень помочь врождённый оптимизм и жизнелюбие. Но когда всего этого недостаточно, может пригодиться и летитбизм. Если он лично вам подходит, конечно. И именно на этом отрезке жизненного пути.
Но у летитбизма может быть и социальное измерение. Ведь и христианство, и восточные религии делали психологически приемлемой жизнь людей в условиях, когда перемены чаще всего несут хаос и новые тяготы для людей, помогали им раз за разом обретать вкус к жизни и вставать на ноги. А это непросто, особенно для носителей сложных урбанизированных культур.
Эти религиозные концепции помогали решать и более конкретные задачи, обусловленные этнокультурной спецификой. Например, дзен — буддизм возник в социальной среде, где человек многое должен был многое понимать без слов и действовать согласно подсказкам интуиции. А также психологически адаптироваться к замкнутой социальной группе.
Подобные мировоззренческие системы, выполняющие роль социально-психологической анестезии, также помогали поддерживать стабильность в обществе. До недавнего времени в США действовала эффективная охранительная идеология, основанная на психологии и восточных культах. Эффективная – поскольку неполитическая и антиполитическая. Она основывалась на том, что внимание человека переключалось на решение личных проблем с проблем общества. В этом людям помогали многочисленные психологи и психоаналитики, тренеры по йоге, знатоки других восточных практик и пр. Сделать молодёжный протест 1960-х гг. безобидным помогла в том числе и она. Сейчас эта система всё ещё продолжает работать, но уже далеко не так эффективно. Во многом потому, что и поставщики, и потребители «духовного продукта» хотят получить максимальную отдачу при минимальных усилиях. Поэтому в условиях быстрого ухудшения жизни западного среднего класса такая поверхностная «социальная анестезия» действует всё слабее.
В трудных условиях духовные практики требуют самоотдачи. Но, как пишет Пелевин, они самоотдачу и облегчают…
Вообще, «массовый летитбизм», заметный в укладе жизни какого-либо народа, возникает в истории человечества раз за разом. Неспешность, фатализм, отрешенность, расслабленность — всё это вместе либо по отдельности – общие места в описании «национальных характеров»самых разных этносов. Они формируются в самых разных условиях и по разным причинам. Если чему история и учит, то летитбизму.
С одной стороны, летитбизм — вполне логичное психологическое дополнение к Социогнозису. Он – одна из технологий достижения относительного спокойствия в эпоху перемен. А такие пути могут быть разными и чаще всего – другими. Главное – спокойствие духа как результат, о котором своевременно напомнил Пелевин.
С другой стороны, летитбисты могут не среагировать на очередную опасность вовремя и с должной энергией. И это может иметь для выживания печальные последствия. Как для выживания отдельного человека, так и группы людей. Тем более, что некоторых летитбистов вопрос выживания может и не волновать. Как и любой подход к жизни, летитбизм может быть полезным и вредным в зависимости от ситуации и человека. А также цели, которую он ставит перед собой.
Но летитбизм легко достижим для простого человека, который борется за существование и спит без сновидений. Но современный интеллектуал, недавно выпавший из постмодерна, рано или поздно ощутит на лице ссыхающуюся маску, которая перестала быть удобной и не даёт дышать. Люди и жизнь меняются слишком быстро.
И всё это среди колоссального богатства концепций, подходов к жизни смерти всех времён и народов. Которые пока ещё широко доступны. Доступны для непрерывно меняющегося человека. Который успевает прожить как минимум с полдюжины разных жизней вместо одной. Разных по целям, средствам их достижения, образам себя и образам мира. И он неизбежно задыхается в очередной раз в очередной концепции.
Он выскакивает наружу и куда-то бежит по чужому ненавистному миру. Чтобы бежать, надо что-то есть и пить. Поэтому стабильным для такого человека становится добыча пропитания, от которого он никуда не уйдёт. Поэтому, например, Пелевин и пишет. Помимо всего прочего. Он собирает стремительно меняющиеся миры из того, что уже создано другими людьми и божеством. Отдельные образы и само повествование романов — коллажи из различных личностей, литературных персонажей, исторических эпох, стран и философских доктрин. Это можно сравнить с тем, что может выдать интернет — поисковик в ответ на какой-нибудь нестандартный запрос. Запрос, который сам по себе литературный текст…
Мне, как одному из многочисленных прототипов героев романов было особенно интересен авторский рассказ об их использовании. В мир-романе всё едино: Пелевин и божество, всё, к чему он соприкасается. Все есть воплощения автора, а он — воплощение демиурга, которого он очередной раз побеспокоил. Чтобы появился новый роман, из которого надо будет выскочить и перепрыгнуть в новый на следующий год…
Писательство — это способ господства над Пелевиным владыки мира сего. И одновременно способ на какое-то время ощутить миг свободы. То самое мгновенье которое Гёте назвал прекрасным и хотел остановить, а дзен — буддисты именуют сатори.
Но остановить мгновенье нельзя. Его основная ценность в том, что в этот миг человеку всё равно, что он закончится и в лицо в очередной раз взглянет чужой и бессмысленный мир. Ему всё равно хорошо. В поисках этого мгновенья наши современники всё ещё чем-то интересуются, меняют костюмы и маски. А Пелевин пишет.
Не факт, что нужно менять свои цели и идеалы или становиться писателем. Просто надо жить так, чтобы испытывать Это хотя бы иногда. Тогда неважно, что будет дальше.
The world famous Terracotta Army, part of the Mausoleum of the First Qin Emperor and…