Семен Резниченко (Игорь Васильев)

Семён Резниченко.

Пелевин как зеркало перехода к неофеодализму.

Первоначальная публикация: https://www.apn.ru/index.php?newsid=44619

Фото: https://depositphotos.com/ru/photos/колодец-в-пустыне.html

Сколько ещё книг недописанных, сколько? Скажи, Пелевин! Речь идёт о серии его «ежегодных романов». Весьма разнообразных, но содержащих немало общего.

Главная философская идея серии романов — абсолют настолько далёк от всего земного, что его бытие практически равно небытию. И, чтобы он творил что-либо, да и вообще явно был, нужен человек со своими нуждами и стремлениями. И человек создаёт с помощью абсолюта мир, полный ложных, хотя и значимых для него явлений. Человек мучает и себя, и божество. Если не сам абсолют, то его представителя — могучее алчное божество, скрывающееся под разными именами, наверное, тоже мечтает о том, чтобы его существование завершилось.

Ведь побеждённым оказывается тот, кто слишком вовлечён в жизнь мира сего, прикладывает к существованию в нём слишком много сил и тем самым постоянно портит жизнь себе и другим на пользу более сильным и мудрым. Жизнь — это искусство лёгких прикосновений к грубой действительности, которые не слишком напрягают человека, но дают ему максимум радостей, в т.ч. вполне земных и материальных. Они  точны, экономны, оставляют мало следов, не нужных тому, кто касается. Краткие прикосновения к низшим уровням бытия — одна из основных радостей для достигших высших уровней, поскольку это один из немногих способов получить подлинную радость от высокого положения. И отложить уход в нирвану. Рано или поздно обретут покой все, но быстрей это случится с теми, кто владеет искусством лёгких касаний.

Возможна и противоположная трактовка «искусства лёгких касаний» — это искусство оставлять свой след в ноосфере, культуре и жизни  людей. Которое, несмотря на желания оставляющих след, лишь очередной шаг на пути распада этой самой ноосферы. Т.е. всё заканчивается также, как и в первом варианте. Только здесь «лёгкие касания» готовят ноосферу к поеданию чем-то более масштабным ..

Но массовый, так сказать, гностицизм, обходится в наше время без особой философской рефлексии, в том числе и в литературе. 

В наше время о зоне отчуждения вокруг места аварии на Чернобыльской АЭС немало написано: как там загадочно, тихо и спокойно, как хорошо плодятся животные. Зона отчуждения активно притягивает к себе творческую фантазию.

Реальная жизнь давит и пугает больше всего, и хочется так или иначе быть там, где её нет. Недаром в текстах о фантастической «Чернобыльской зоне» активно присутствуют мотивы из романа «Пикник на обочине» братьев Стругацких, где главный герой стремится совершить действия, после которых прежняя действительность исчезнет как таковая.

Чернобыльская зона привлекает и радикальных «защитников природы». Это наглядный пример того, «как хорошо природе без людей. Люди радиацией окружающую среду загадили, самим бежать пришлось.  А природа быстро всё сама устроила, стало лучше, чем раньше!».

Таким образом, интерес к зоне чернобыльской аварии – сложный феномен, отражающий несколько социокультурных тенденций:

Стремление найти разрыв в повседневности, место, где не действуют законы и тенденции, характерные для человеческого общества. Потому что законы и тенденции создают трудности и говорят о неизбежной гибели.

Восприятие многими людьми представителей своего вида как потенциальных врагов и конкурентов, исчезновение где-либо людей вызывает у них более или менее осознанные положительные эмоции. При том, что неприятие рода людского характерно как для разного рода чрезмерно активных радикалов (не только экологической направленности), так и для людей крайне пассивных, предпочитающих по возможности ничего не делать и как можно меньше контактировать с подобными себе.

Таким образом, идеальное «Беловодье» ощущается не как место, где люди живут таким-то и таким-то укладом, а как место, где любых людей как можно меньше…

Современное общество и культура потеряли привлекательности и легитимности. Причём это касается уклада жизни современного человечества как такового, в глобальном масштабе. При одновременном отсутствии альтернативы этому обществу, приемлемой для большинства.

В принципе, приемлемых альтернатив немало. Но каждая из них – для немногих, тем более — всерьёз и надолго.

В наше время жизнь течёт быстрее, чем в эпоху поздней античности. В наше время любимый Пелевиным 3-й век нашей эры плавно сливается с Темновековьем 5-го столетия…

Ведь постмодерн уже завершился, началась эпоха неофеодализма, к которому приспособятся далеко не все. И не важно, сильны они или слабы, образованны либо безграмотны, богаты или лишены всего. От наступления иного всем приходится заслоняться уже в основном психологически.

Для этого, например, Пелевин изобрёл летитбизм.

Пока тающий лёд всё-таки существует, можно называть его льдом. Чем чаще его так называешь, тем он кажется крепче и надёжнее. Крепче и надёжнее лёд от этого не становится. Но спокойней и проще переживается его таяние.

В Социогнозисе есть рекомендация готовится к будущему постепенно, без паники и фанатизма, ментально находясь в зоне комфорта прошлого или настоящего. Для очень многих людей к будущему, будь то старость, создание семьи либо новая историческая эпоха, лучше всего готовиться именно так. Особенно если чрезмерно не вовлекаться в знание о будущем и одновременно его не отталкивать. А следовать, так сказать, срединным путём. При этом не надеясь, что этот  путь сделает вхождение в будущее полностью плавным и безболезненным.

 Тогда волнение будет равным покою, движение – неподвижности, а человек – просто существующим в потоке изменений. Ему не обязательно уходить от мира, «идти к людям», менять веру или убеждения и пр. Он может заниматься чем угодно или не заниматься ничем. Просто с помощью летитбизма он сможет достаточно спокойно реагировать на быстрые перемены, иметь от них психологическую защиту, действовать (или бездействовать) обдуманно и спокойно. 

Я уже писал, что при переходе к неофеодализму помогут необременительные привычки, доставляющие этому человеку максимальное удовольствие. Вроде любви к птичьему пению, наслаждению рассветами или закатами. Склонность к таким вещам надо в себе развивать. В целом при переходе к неофеодализму может очень помочь врождённый оптимизм и жизнелюбие. Но когда всего этого недостаточно, может пригодиться и летитбизм. Если он лично вам подходит, конечно. И именно на этом отрезке жизненного пути. 

Но у летитбизма может быть и социальное измерение. Ведь и христианство, и восточные религии делали психологически приемлемой жизнь людей в условиях, когда перемены чаще всего несут хаос и новые тяготы для людей, помогали им раз за разом обретать вкус к жизни и вставать на ноги. А это непросто, особенно для носителей сложных урбанизированных культур. 

Эти религиозные концепции помогали решать и более конкретные задачи, обусловленные этнокультурной спецификой. Например, дзен — буддизм возник в социальной среде, где человек многое должен был многое понимать без слов и действовать согласно подсказкам интуиции. А также психологически адаптироваться к замкнутой социальной группе. 

Подобные мировоззренческие системы, выполняющие роль социально-психологической анестезии, также помогали поддерживать стабильность в обществе. До недавнего времени в США действовала эффективная охранительная идеология, основанная на психологии и восточных культах. Эффективная – поскольку неполитическая и антиполитическая. Она основывалась на том, что внимание человека переключалось на решение личных проблем с проблем общества. В этом людям помогали многочисленные психологи и психоаналитики, тренеры по йоге, знатоки других восточных практик и пр. Сделать молодёжный протест 1960-х гг. безобидным помогла в том числе и она. Сейчас эта система всё ещё продолжает работать, но уже далеко не так эффективно. Во многом потому, что и поставщики, и потребители «духовного продукта» хотят получить максимальную отдачу при минимальных усилиях. Поэтому в условиях быстрого ухудшения жизни западного среднего класса такая поверхностная «социальная анестезия» действует всё слабее.

В трудных условиях духовные практики требуют самоотдачи. Но, как пишет Пелевин, они самоотдачу и облегчают…

Вообще, «массовый летитбизм», заметный в укладе жизни какого-либо народа, возникает в истории человечества раз за разом. Неспешность, фатализм, отрешенность, расслабленность — всё это вместе либо по отдельности – общие места в описании «национальных характеров»самых разных этносов. Они формируются в самых разных условиях и по разным причинам. Если чему история и учит, то летитбизму. 

С одной стороны, летитбизм — вполне логичное психологическое дополнение к Социогнозису. Он – одна из технологий достижения относительного спокойствия в эпоху перемен. А такие пути могут быть разными и чаще всего – другими. Главное – спокойствие духа как результат, о котором своевременно напомнил Пелевин. 

С другой стороны, летитбисты могут не среагировать на очередную опасность вовремя и с должной энергией. И это может иметь для выживания печальные последствия. Как для выживания отдельного человека, так и группы людей. Тем более, что некоторых летитбистов вопрос выживания может и не волновать. Как и любой подход к жизни, летитбизм может быть полезным и вредным в зависимости от ситуации и человека. А также цели, которую он ставит перед собой.

 Но летитбизм легко достижим для простого человека, который борется за существование и спит без сновидений. Но современный интеллектуал, недавно выпавший из постмодерна, рано или поздно ощутит на лице ссыхающуюся маску, которая перестала быть удобной и не даёт дышать. Люди и жизнь меняются слишком быстро.

И всё это среди колоссального богатства концепций, подходов к жизни смерти всех времён и народов. Которые пока ещё широко доступны. Доступны для непрерывно меняющегося человека. Который успевает прожить как минимум с полдюжины разных жизней вместо одной. Разных по целям, средствам их достижения, образам себя и образам мира. И он неизбежно задыхается в очередной раз в очередной концепции.

Он выскакивает наружу и куда-то бежит по чужому ненавистному миру. Чтобы бежать, надо что-то есть и пить. Поэтому стабильным для такого человека становится добыча пропитания, от которого он никуда не уйдёт. Поэтому, например, Пелевин и пишет. Помимо всего прочего. Он собирает стремительно меняющиеся миры из того, что уже создано другими людьми и божеством. Отдельные образы и само повествование романов — коллажи из различных личностей, литературных персонажей, исторических эпох, стран и философских доктрин. Это можно сравнить с тем, что может выдать интернет — поисковик в ответ на какой-нибудь нестандартный запрос. Запрос, который сам по себе литературный текст…

Мне, как одному из многочисленных прототипов героев романов было особенно интересен авторский рассказ об их использовании. В мир-романе всё едино: Пелевин и божество, всё, к чему он соприкасается. Все есть воплощения автора, а он — воплощение демиурга, которого он очередной раз побеспокоил. Чтобы появился новый роман, из которого надо будет выскочить и перепрыгнуть в новый на следующий год…

Писательство — это способ господства над Пелевиным владыки мира сего. И одновременно способ на какое-то время ощутить миг свободы. То самое мгновенье которое Гёте назвал прекрасным и хотел остановить, а дзен — буддисты именуют сатори.

Но остановить мгновенье нельзя. Его основная ценность в том, что в этот миг человеку всё равно, что он закончится и в лицо в очередной раз взглянет чужой и бессмысленный мир. Ему всё равно хорошо. В поисках этого мгновенья наши современники всё ещё чем-то интересуются, меняют костюмы и маски. А Пелевин пишет.

Не факт, что нужно менять свои цели и идеалы или становиться писателем. Просто надо жить так, чтобы испытывать Это хотя бы иногда. Тогда неважно, что будет дальше.