Игорь Васильев
Казачество как социум – убежище
К началу Нового Времени, когда на историческую арену выходит восточнославянское казачество, многие традиционные социальные институты в Восточной Европе стали архаикой и были отодвинуты на периферию социальной жизни. Например, те же мужские союзы.
Но их существование не утратило актуальности. Они стали социумами-убежищами, т. е., социумами, противопоставляющими себя традиционным социальным, государственным и этническим общностям и не признающими свойственное им общественное устройство, предлагающие альтернативу им. В них предпочитают вступать люди, конфликтующие с общественной средой и/или недовольные своим положением в ней (1). Благодаря традициям и ценностям мужских союзов они могли противопоставлять себя обществу не в одиночку и имея для этого ценностное обоснование. Бедный человек низкого происхождения мог поднять свой статус, подвергнувшийся преследованию – найти защитников и союзников, лишенный общества родных – найти новых. В периоды социальных сдвигов социумы-убежища оказывались особенно востребованными (2). Действительно, XV – XVII вв. в Московском государстве и Речи Посполитой были отмечены резким усилением давления государства и господствующих групп феодалов на остальное население.
Члены социума-убежища противопоставляют своей оторванности от нормального общества идеологему элитарности и идут на обострение конфликта. Они, как правило, ставят себя выше обычной социальной системы, и, чтобы подтвердить такие претензии, стараются дать своим собратьям возможность выдвинуться, проявить способности и почувствовать себя равными лучшим. Этот принцип, а также необходимость борьбы с другими социальными структурами порождает иерархию статусов, в условиях которой может продвинуться каждый (3). Отсюда – относительное равнодушие к знатности рода, которая была характерна, например, для кубанских казаков (4).
Вступление на этот путь начинается с ритуала инициации, копирующего таковые в древних и элитарных мужских союзах. В социумах-убежищах старались культивировать внутреннюю сплоченность и строго соблюдать нормы этики в отношении к «своим». Только так можно было выжить в неблагоприятных условиях и поддерживать имидж «лучших». Недаром современники подчёркивали строгость запорожских законов. «У них за единое (украденное – И.В.) путо или плеть вешают на дереве» — писал один из них (5).
В тоже время строгость этических установок не распространялась за пределы самого социума-убежища. Этот принцип отчасти бытовал и в казачьей среде (6).
Казачество в какой-то степени продолжало оставаться социумом-убежищем вплоть до начала XX в.
«Хиба мало працювальникив чорноморци принялы до себе? Усих приймалы, хто тильки бажав казакуваты» (7). Так характеризовали свои принципы черноморские казаки второй половины XIX в. В 1870 г. беспаспортный человек Андрей Симоненко вольготно чувствовал себя в станице Староминской и даже почитался за казака (8). Этот аспект казачьей ментальности использовали и власти. Особенно когда речь шла о пополнении станичных обществ. Например, и войсковое руководство, и станичный сход пошли навстречу казачке Авдотье Лунёвой в её желании записать в войско сына, рождённого от брака с крестьянином (9). Приём иногородних в казаки малолюдных закубанских станиц практиковался и по инициативе станичных сборов. В 1876 г. выборные станицы Гурийской изъявили желание записать в состав своего общества поселенцев-молдаван (10). Официальная статистика называет механический прирост населения среди важнейших источников увеличения числа кубанских казаков в период, последовавший за окончанием Кавказской войны (11).
Т. о. идеология социума-убежища смягчала сословную замкнутость.
Казачий социум-убежище относился к категории таких социумов, обладающей собственной территорией, чаще всего – в «серой зоне» между крупными культурными ареалами и государственными образованиями. В истории Евразии таких территорий можно найти немало.
Например, Рим, который формировался на стыки территории расселения латинов и сабинов при активном участии этрусков. Первыми римлянами по традиции считаются люди, покинувшие свою родину, имевшие маргинальный социальный статус. И впоследствии стать римским гражданином было гораздо проще, чем таковым во многих других античных полисах. Те же римские цари считались принадлежавшими к разным этносам, всего двое из них умерли, «находясь на своём посту» (12)…
Само поддержание существования подобных сообществ всегда требует компенсации отсутствия единовластия и бюрократического принуждения в виде «диктатуры закона» и обычая, самодисциплины.
Они были сравнительно открытыми и демократичными. Например, вступление в Сечь и выход из неё был свободным. Все важнейшие решения принимались в ходе открытого обсуждения (13). Однако представление о казаке старых времён как чём-то буйном, неуправляемом хаотичном человеке является однобоким, хотя его разделяли такие корифеи отечественной науки, как С.М. Соловьёв. На деле многих казаков характеризовал консерватизм, отсутствие крайностей.
Первые казаки ушли в степи из России, чтобы сохранить традиционный древнерусский уклад жизни, основанный на широких личных свободах и общинном самоуправлении. По крайней мере, многие создатели казачьей традиции были самыми последовательными консерваторами в тогдашней России, ревнителями устоев.
И в дальнейшем, уже в служилом казачестве, сохранялся курс на самоуправление, консерватизм и умеренность. Для казаков была характерна религиозность без фанатизма или безбожия (за исключением весьма набожной части уральцев и некрасовцев, некоторых других старообрядческих групп), общерусский патриотизм в сочетании с самобытностью, самобытность без сепаратизма. Мирный труд и занятие военным делом уравновешивали друг друга, использование новшеств – консерватизмом, самоуправление – воинской дисциплиной, патриархальный статус казака – воина – силой и самостоятельностью казачки, она, в свою очередь – властью мужа.
У казаков была выработана уникальная и удивительно действенная культура предотвращения и минимизации насилия в обществе. В хорошо вооруженной казачьей среде было наложено табу на применение оружия во внутренних конфликтах. Вооруженная агрессия среди кубанских казаков была крайне редкой и жестоко наказывалась (14). Приток иногородних в казачьи станицы был обусловлен как высоким уровнем экономического развития, так и значительным уровнем безопасности относительно низкой конфликтностью социальной среды. В зажиточных и многолюдных казачьих станицах часто было гораздо спокойнее, чем в подобных по числу жителей и уровню развития поселениях других регионов.
Подобная эффективная система организации общества основывалась на соединении самоорганизации и самоуправления, обычая, писанного государственного права и воинской дисциплины. Казак обладал удивительно развитой способностью контролировать собственное поведения и умением регулировать социальное пространство вокруг себя. Он мог весьма эффективно управлять самим собой.
Это была демократия без либерализма, когда учитывались не только законоположения и личные пристрастия, интересы меньшинств, но и традиции, мнение большинства, отдельного человека, и общества. Для этого применялось и писанное право, и традиции неформальной славянской самоорганизации. Наверное, такую ситуацию породило длительное существование в достаточно развитом государстве автономной территории, которая не отделялась от митрополии, но и не сливалась с нею. И одновременно ведущей фронтирный образ жизни с частыми войнами при взаимодействии жесткой и массовой воинской дисциплины со славянским свободолюбием и антропоцентризмом (15).
Однако надо иметь в виду, что таким, например, Кубанское казачество стало не сразу, а к моменту окончания Кавказской войны. А в начале XX столетия казачий уклад переживал кризис. Однако многие его элементы были ещё весьма жизнеспособными.
Примечания
